Проскуряков Виктор: «Тюмень напоминает вкусный бульон»

Вы не планировали быть актером и режиссером. Можно сказать, что театр — это судьба?

Да, именно судьба поставила меня перед выбором, что делать дальше, когда, вернувшись из армии, я узнал, что меня не берут на кафедру генетики. А я хорошо учился. Моя дипломная работа по генетике заняла первое место в Республике Казахстан и второе место в СССР. Как выяснилось много позже, уже в 90-е (решив покаяться, эту новость мне сообщил мой бывший научный руководитель), мою дипломную работу продали кому-то на диссертацию, и чтобы я ни о чем не спрашивал — просто не взяли на работу. Я не стал долго переживать и вспомнил свои успехи на ниве самодеятельного творчества — до этого ставил программы в студенческом театре и режиссировал смотр полковой самодеятельности в армии. И устроился директором студенческого клуба. Уже через год я организовал свой театр. Знаний не хватало, поэтому поступил в Челябинский институт культуры и искусства на специальность режиссер театра. А дальше, что называется, «пошло-поехало».

Каким был ваш первый выход на сцену?

Это было феерично. Я играл тюремного надзирателя, вытаскивал на сцену осужденную героиню, делал зверское лицо и уходил. Но реализовался я как комедийный драматический актер уже после того как создал свой собственный театр. У меня неплохо получалось. Если бы в то время, мне сказали, что я буду заниматься театром пластики и пантомимы — я бы очень удивился. Несколько лет я совмещал две профессии — актерскую и режиссерскую. Это было в городе Петропавловске Северо-Казахстанской области. Но не во всяком спектакле возможно быть и режиссером и актером одновременно. Если хочешь сделать хорошую постановку — нужно выбирать. Для меня профессия режиссера оказалась интереснее. Но театр, которым я занимался до 2000-го года, был театром Слова, а не Движения.

Откуда появилась пантомима?

Я искал свой язык в течение многих лет. И понял: современный драматический театр подчинен литературе и, утопая в словах, подчас забывает о том, что действие на сцене должно быть не только словесным. А значит, должен быть театр, в котором выразительное движение не будет уступать слову по значимости. Должен быть театр, в котором, по выражению Мейерхольда, слово будет только узором «на канве движения». Должен быть театр, в котором слов может и не быть. Именно такой театр я и пытался построить все эти годы. Сейчас мы кстати работаем и со словом тоже, но синтез слова и движения, именно синтез, а не механическое совмещение, дело сложное и очень редкое. У меня были спектакли, построенные на синтезе — «Пир во время чумы» в 1999 году, «Жаворонок» в 2009 году. Однако, в последнее время, если нам хочется поработать со словом, мы ставим драматический спектакль.

Кто играет в театре «Гротеск» — профессионалы или любители?

В полнометражных спектаклях больше профессионалов, в проектах, связанных с фестивалем «Студенческая весна» — любителей. У меня мало актерских ставок, но есть профессиональные актеры, которые работают в других театрах за деньги, а у нас за интерес. К сожалению, в России нет школ, которые готовят актеров пластических театров. Профессионалы к нам приходят либо из драмы, либо из хореографии. И те и другие не являются «готовыми»: у актеров драматических школ нужно серьезно подтягивать пластическую составляющую; у хореографов — актерское мастерство; у любителей и то, и другое. Поэтому составить актерскую труппу пластического театра — задача большой сложности. Возраст в театре разный — от 17-ти до 35-ти. К сожалению, у нас уже не играют те, с кем я начинал в Сургуте. Но есть актеры, играющие в театре «Гротеск» уже 8 лет.

Вам нравится быть учителем? Чему учите в первую очередь?

Мне не нравится быть учителем. Актеров и студийцев я считаю не учениками, а коллегами по совместной работе. Конечно, их приходится чему-то учить, но здесь мы на равных, потому что и мне все время приходится учиться. Учение — это часть работы по достижению результата. Если говорить о качествах, которые необходимо воспитывать, то это ответственность и трудолюбие. Иначе ничего не получится.

Вспомните свое первое впечатление от Сургута.

Когда, я первый раз ехал в Сургут и наблюдал за окном поезда сплошные болота и топи, я думал: «Господи! Куда меня несет?!» Но впоследствии оказалось, что не все так плохо. Город очень быстро растет и развивается. На момент моего приезда в Сургуте проживало 200000 жителей. Сейчас уже 400000. А лет через пять будет 500000. Что еще нужно для успешной работы театра? Сплоченный коллектив, условия для работы и зрители, которые все прибывают и прибывают.

Можно ли говорить о том, что в регионе есть некая театральная среда со своими особенностями?

К сожалению, театральная среда есть не во всех городах нашего региона. Она точно есть в Тюмени. Тюмень мне напоминает вкусный театральный бульон, в котором варится изысканный зритель.

Нет желания двигаться дальше, покорять новые вершины? Что держит в Сургуте?

После распада СССР, в 90-е годы, как и многие другие, я стал беженцем из Казахстана. На севере жизнь была относительно стабильной, специалистов не хватало, поэтому неудивительно, что тысячи переселенцев потянулись именно сюда. Впоследствии меня приглашали работать и в Тюмень, и в Москву, и в другие города. Но срываться с места с двумя маленькими детьми на руках, после того, как ты уже имел такой опыт — дело рискованное.

«Гротеску» 15 лет. Что дальше?

Хочу поправить: «Гротеску» уже 16 лет. Не думаю, что открою кому-то глаза, напомнив, что театр — это живой организм. Как и человек, он появляется на свет, набирается сил, опыта, входит в период зрелости, но проходит время и, опять же, как все живое, он старится и умирает. В какую пору вошел наш театр, перейдя шестнадцатилетний рубеж? Хочется надеяться, что у нас многое еще впереди.

Театр «Мимикрия» часто говорит о том, что они приучили тюменскую публику к уличному театру, к альтернативным видам искусства. Можете ли вы что-то подобное сказать о Сургуте? Вы изменили город своей работой?

Я не знаю. «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется». На мой взгляд, говорить о том, что театр может что-то изменить — это значит заниматься самообманом.

Текст: Наталья Фоминцева. Фото из архива Виктора Проскурякова