Я вдруг осознал, что смерть прошла возле меня совсем рядом. Хотя за всю войну она, наверное, всё время была рядом со мной. Но чувство, что победа близка, обострило желание жить
Автор: Александр Хабардин
Отец вообще никогда не любил рассказывать о войне. Девятого мая, он садился за стол, наливал рюмку водки, выпивал, и я, двенадцатилетний парнишка, спрашивал его: «Папка расскажи, как ты воевал». А у него по щеке катилась слеза, он плакал. Но однажды рассказал, как они брали город Потсдам, это пригород Берлина, где проходила Потсдамская конференция глав правительств антигитлеровской коалиции.
— Город, который по тем меркам, был, в общем-то, не очень разрушен. Пулемётный взвод, кирпичная стенка, впереди дом, который надо взять любой ценой. Таков приказ командования. У дома мощные кирпичные подвалы, а в них окна, как бойницы, из которых бьют пулемёты. Головы невозможно поднять. Командир роты, капитан Чахно, до безумия смелый человек, выскакивает на бровку, прямо под пули, и кричит бойцам: «Ниже головы!», и вновь скатывается за кирпичную стенку. Как получается, не попадают в него пули, а он смеётся, — «Я, — говорит, — заворожённый. Мне цыганка нагадала, пуля меня не берёт». И действительно погиб, от попадания снаряда, вместе со всем пулемётным расчётом. Вот тогда мы совсем озверели. Били из пулеметов по окнам подвалов так, что поднялась кирпичная пыль. И взвод автоматчиков пошёл в атаку, закидал подвалы гранатами. Потом и мы двинулись за ними. Раненых добивали, при этом спрашивая, ты был в Сталинграде..., ответ был неважен, добивали и всё, очень злы были. Да и не сдавались фашисты, бились не на жизнь, а на смерть. А когда вошли в подвалы, стало страшно, там лежали убитые мальчишки, от двенадцати до шестнадцати лет.
Непонятные чувства охватили мня. Ненависть за то, что положили они почти половину роты наших солдат. Жалость к детям, убитых этой войной. Уважение за их стойкость. Это потом пришёл приказ Главнокомандующего, детей, даже стреляющих в русских солдат, не убивать, брать живыми. Только вот, сколько бойцов было убито этими детьми, когда приходилось просто отрывать их от ручек пулеметов, до которых, ох, как не просто было добраться.
Дом мы заняли, но в подвале, кроме пулемётчиков, находилось много гражданского населения, которое спряталось от русских солдат. Запуганные люди фашисткой пропагандой, но, как мне показалось готовые к действию. Мы поставили пулемёт прямо во входную дверь, чтобы исключить, какое-то ни было нападение. Ещё один пулемет поставили в двери подъезда дома. Два пулемёта затащили на второй этаж, чётко распределив сектора обстрела по улице. К моему удивлению, я увидел, как из соседнего дома, напротив, через улицу к нам бегут три бойца. Я отдал приказ прикрыть их огнём. Они благополучно добежали до нашего дома. Как потом выяснилось, это была группа разведки. Попали к фашистам в доме напротив. А когда, увидели, что мы заняли дом, решили присоединиться к нам.
Всех не упомнишь, с кем встречался. Но одного парня никогда не забуду. Под метр девяносто и всегда улыбался. Я наблюдал за улицей, вдруг на неё выскочил немецкий танк и начал разворачивать орудие на наш дом. Я крикнул, ну всё ребята конец нам. Парень разведчик, взял лежащее на полу, оружие и выстрелил по танку. Танк загорелся. Он потом мне объяснил, что это фаустпатрон. Но это было ещё не всё. Неожиданно начался сильный автоматный огонь. Били точно по цели, по тем местам, откуда стреляли наши солдаты. Летела кирпичная крошка, стекло, казалось, наступил кромешный ад.
На несколько секунд я выглянул через проем на улицу. Шло до взвода немецких автоматчиков, построившись в две колонны и обстреливая дома и справа, и слева невзирая, где свои, где чужие. Между колоннами автоматчиков, шли, демонстративно гордо подняв головы, четыре офицера. Разведчик мне крикнул, это СС, они не перед чем не остановятся. И действительно, буквально за десять, а может и меньше минут, они прошли улицу и исчезли, как тени, не потеряв ни одного солдата. Разведчик сказал, что ему срочно нужно попасть к своему командованию, передать информацию. Я стал отговаривать его, потому что непонятно было, где наши войска, где фрицы. Он спросил, с другой стороны дома всё тихо. Я ответил, да всё тихо, у меня там пять автоматчиков, тыл, если можно так назвать, прикрывают. Вот оттуда мы и спустимся, прямо со второго этажа, сказал разведчик. Я и его ребята перешли на противоположенную сторону дома. Спросили ребят как обстановка. Они сказали, всё тихо. Мы соединили несколько ремней чтобы не так высоко было спрыгнуть с балкона. Двое разведчиков благополучно спустились и заняли позицию.
И вот, этот улыбающийся здоровый парень повернулся ко мне, подал руку, сказал, прощай командир, может, свидимся ещё. Только он развернулся, чтобы спуститься, как произошло, что-то невероятное. Хлопок... и этот молодой, здоровый парень, просто переломился пополам. Его как бритвой перерезало, как раз по месту ношения поясного ремня. Я стоял буквально в полуметре от него. После этого тишина. Давящая на уши тишина. Я крикнул ребятам внизу, что их командир погиб. Они махнули мне рукой и исчезли. А я вдруг осознал, что смерть прошла возле меня совсем рядом. Хотя за всю войну она, наверное, всё время была рядом со мной. Но чувство, что победа близка, обострило желание жить. Было горько и больно, что погиб такой прекрасный парень. А мне хотелось крикнуть: «Я — живой!» Живой.
До конца войны действительно оставалось не так много дней, но, сколько ещё погибнет людей, сколько ещё будет горя, слёз и крови. Ведь это рассказ всего-то о нескольких часах огромной, разрушительной войны...
А в 1958 году родился я — Александр Хабардин.
За родную землю
Забелело поле, впереди за лесом,
Полк пошёл в атаку, прямо в пекло к бесам.
Грянет выстрел гулко, эхом разлетится,
Вновь солдатской крови суждено пролиться.
За родную землю, за судьбу народа,
Вновь солдатам в небо выстлана дорога.
За любовь и веру, кровушкой умылись,
В снег упав колючий, Богу поклонились.
Далеко за лесом поле почернело,
Родину спасали, и душа болела,
Полегло немало, всех не перечислишь,
Сколько горя было, даже не помыслишь.
Стает снег весною, станет поле ровным,
Зло здесь не летает больше дымом чёрным.
Лишь с берёзок русских сок слезою капал,
Будто сам Всевышний, по погибшим плакал.
(А. Хабардин)
— Город, который по тем меркам, был, в общем-то, не очень разрушен. Пулемётный взвод, кирпичная стенка, впереди дом, который надо взять любой ценой. Таков приказ командования. У дома мощные кирпичные подвалы, а в них окна, как бойницы, из которых бьют пулемёты. Головы невозможно поднять. Командир роты, капитан Чахно, до безумия смелый человек, выскакивает на бровку, прямо под пули, и кричит бойцам: «Ниже головы!», и вновь скатывается за кирпичную стенку. Как получается, не попадают в него пули, а он смеётся, — «Я, — говорит, — заворожённый. Мне цыганка нагадала, пуля меня не берёт». И действительно погиб, от попадания снаряда, вместе со всем пулемётным расчётом. Вот тогда мы совсем озверели. Били из пулеметов по окнам подвалов так, что поднялась кирпичная пыль. И взвод автоматчиков пошёл в атаку, закидал подвалы гранатами. Потом и мы двинулись за ними. Раненых добивали, при этом спрашивая, ты был в Сталинграде..., ответ был неважен, добивали и всё, очень злы были. Да и не сдавались фашисты, бились не на жизнь, а на смерть. А когда вошли в подвалы, стало страшно, там лежали убитые мальчишки, от двенадцати до шестнадцати лет.
Непонятные чувства охватили мня. Ненависть за то, что положили они почти половину роты наших солдат. Жалость к детям, убитых этой войной. Уважение за их стойкость. Это потом пришёл приказ Главнокомандующего, детей, даже стреляющих в русских солдат, не убивать, брать живыми. Только вот, сколько бойцов было убито этими детьми, когда приходилось просто отрывать их от ручек пулеметов, до которых, ох, как не просто было добраться.
Дом мы заняли, но в подвале, кроме пулемётчиков, находилось много гражданского населения, которое спряталось от русских солдат. Запуганные люди фашисткой пропагандой, но, как мне показалось готовые к действию. Мы поставили пулемёт прямо во входную дверь, чтобы исключить, какое-то ни было нападение. Ещё один пулемет поставили в двери подъезда дома. Два пулемёта затащили на второй этаж, чётко распределив сектора обстрела по улице. К моему удивлению, я увидел, как из соседнего дома, напротив, через улицу к нам бегут три бойца. Я отдал приказ прикрыть их огнём. Они благополучно добежали до нашего дома. Как потом выяснилось, это была группа разведки. Попали к фашистам в доме напротив. А когда, увидели, что мы заняли дом, решили присоединиться к нам.
Всех не упомнишь, с кем встречался. Но одного парня никогда не забуду. Под метр девяносто и всегда улыбался. Я наблюдал за улицей, вдруг на неё выскочил немецкий танк и начал разворачивать орудие на наш дом. Я крикнул, ну всё ребята конец нам. Парень разведчик, взял лежащее на полу, оружие и выстрелил по танку. Танк загорелся. Он потом мне объяснил, что это фаустпатрон. Но это было ещё не всё. Неожиданно начался сильный автоматный огонь. Били точно по цели, по тем местам, откуда стреляли наши солдаты. Летела кирпичная крошка, стекло, казалось, наступил кромешный ад.
На несколько секунд я выглянул через проем на улицу. Шло до взвода немецких автоматчиков, построившись в две колонны и обстреливая дома и справа, и слева невзирая, где свои, где чужие. Между колоннами автоматчиков, шли, демонстративно гордо подняв головы, четыре офицера. Разведчик мне крикнул, это СС, они не перед чем не остановятся. И действительно, буквально за десять, а может и меньше минут, они прошли улицу и исчезли, как тени, не потеряв ни одного солдата. Разведчик сказал, что ему срочно нужно попасть к своему командованию, передать информацию. Я стал отговаривать его, потому что непонятно было, где наши войска, где фрицы. Он спросил, с другой стороны дома всё тихо. Я ответил, да всё тихо, у меня там пять автоматчиков, тыл, если можно так назвать, прикрывают. Вот оттуда мы и спустимся, прямо со второго этажа, сказал разведчик. Я и его ребята перешли на противоположенную сторону дома. Спросили ребят как обстановка. Они сказали, всё тихо. Мы соединили несколько ремней чтобы не так высоко было спрыгнуть с балкона. Двое разведчиков благополучно спустились и заняли позицию.
И вот, этот улыбающийся здоровый парень повернулся ко мне, подал руку, сказал, прощай командир, может, свидимся ещё. Только он развернулся, чтобы спуститься, как произошло, что-то невероятное. Хлопок... и этот молодой, здоровый парень, просто переломился пополам. Его как бритвой перерезало, как раз по месту ношения поясного ремня. Я стоял буквально в полуметре от него. После этого тишина. Давящая на уши тишина. Я крикнул ребятам внизу, что их командир погиб. Они махнули мне рукой и исчезли. А я вдруг осознал, что смерть прошла возле меня совсем рядом. Хотя за всю войну она, наверное, всё время была рядом со мной. Но чувство, что победа близка, обострило желание жить. Было горько и больно, что погиб такой прекрасный парень. А мне хотелось крикнуть: «Я — живой!» Живой.
До конца войны действительно оставалось не так много дней, но, сколько ещё погибнет людей, сколько ещё будет горя, слёз и крови. Ведь это рассказ всего-то о нескольких часах огромной, разрушительной войны...
А в 1958 году родился я — Александр Хабардин.
За родную землю
Забелело поле, впереди за лесом,
Полк пошёл в атаку, прямо в пекло к бесам.
Грянет выстрел гулко, эхом разлетится,
Вновь солдатской крови суждено пролиться.
За родную землю, за судьбу народа,
Вновь солдатам в небо выстлана дорога.
За любовь и веру, кровушкой умылись,
В снег упав колючий, Богу поклонились.
Далеко за лесом поле почернело,
Родину спасали, и душа болела,
Полегло немало, всех не перечислишь,
Сколько горя было, даже не помыслишь.
Стает снег весною, станет поле ровным,
Зло здесь не летает больше дымом чёрным.
Лишь с берёзок русских сок слезою капал,
Будто сам Всевышний, по погибшим плакал.
(А. Хабардин)