«Ты будешь моим связным!»
Накануне встречи с Георгием Сергеевичем почувствовала себя студенткой, которой завтра сдавать экзамен. Нет, мне не нужна была та самая ночь, которой обычно не хватает, чтобы до конца пролистать учебники. Я успела прочитать нужную литературу — две книги Бабкина «Психология переднего края. Записки фронтового разведчика» и «Место службы — Япония». Кажется, чужую биографию знаю лучше своей. Но волнуюсь! Пишу в блокнот «шпоры», постоянно заглядывая в книги Георгия Сергеевича: стараюсь сохранить близость к авторскому тексту, в котором давно знакомые слова обретают цвет, вкус и запах. И ловлю себя на коварной мысли: «Сдуть, стырить! Ведь лучше, точнее, чем это сделал он, написать невозможно!» Потому и чувствую себя… Нет, даже не студенткой, а школьницей, которая по причине своей наивности может позволить себе прямо на экзамене задавать Учителю вопросы. Они могут показаться кому-то детскими. Но я хочу уточнить факты, хочу знать правду о Великой Отечественной и послевоенном мире страны, в которой мне суждено было родиться, учиться, трудиться. И в частности — писать эти строки на память будущим поколениям.
В «учебнике» жизни Бабкина есть эпизод его встречи с капитаном-лётчиком, что произошла на рассвете второй военной ночи 1941-го. Когда немцы разбомбили эшелон, который увозил 16-летнего подростка и минскую тётушку Милушу на его малую родину — в уральский городок Верхне-Уфалей. Подальше от страданий, слёз, смертей, разрухи? Так думал дядя школьника, приехавшего погостить на летние каникулы в столицу Белоруссии. Одетый «в новую военную форму с двумя шпалами на петлицах», дядя уже вечером 22 июня объяснил племяннику: «Война будет долгой. И, вероятно, трудной. Успеешь навоеваться».
Не к войне готовил себя мальчишка: после уроков он бежал на занятия в планерный кружок, постигал секреты ворошиловских всадников и стрелков, изучал точки-тире радистов-операторов. И всё для того, чтобы осуществить свою мечту: бороздить просторы неба. Как герой Валерий Чкалов. Инструктор планерного кружка придал полёта мечте, отметил: «Ты прекрасно чувствуешь воздух». И заверил: «Будешь хорошим пилотом».
Одним из «небожителей» был лётчик, что ехал в эшелоне, мчавшемся на Урал. Он стал командиром для мирных людей, которых во время вражеской бомбёжки обуял понятный страх. А для Георгия в той суматохе, в том вое о погибших, в числе которых была и тётушка Милуша, он стал ещё и примером для подражания. «Далеко не отходи, будешь моим связным!» — приказал капитан подростку. Уже прошитый пулемётной очередью, лётчик продолжал хладнокровно стрелять из своего пистолета по немецкому самолёту «Фоккер». И диктовал свой последний приказ: «Не трусь! Шире открой глаза, уралец. И не бойся этой подлой сволочи. Они храбры против женщин и детей».
«Может быть, там, над могилой лётчика, исчез страх и остались лишь ненависть и месть». Такие строчки Георгий Бабкин доверит своей книге «Психология переднего края…» Через много лет после войны он напишет их не в угоду времени, не для выступления с высоких трибун патриотических круглых столов. Свои чувства он проверил временем. Пишет так, как диктует память сердца.
«Не делайте из меня героя…»
Есть и ещё один повод для моего волнения. Написать о Георгии Сергеевиче меня попросили его коллеги по Тюменскому госуниверситету, в котором боевой капитан, кавалер орденов Красной Звезды и Отечественной войны I и II степеней, доцент, кандидат педагогических наук Бабкин более двух десятков лет возглавлял факультет романо-германской филологии: «юбилей — отличный повод рассказать о хорошем и очень скромном человеке в газете». Георгий Сергеевич — противник этой идеи. На разговор со мной соглашается только при условии. Оно такое: «Не делайте из меня героя».
Чувствую себя «между молотом и наковальней». «Зазор» отыскала в книгах Георгия Сергеевича. Ведь не станет же он отказываться от того, что написано собственным пером?
Следую фактам…
«Мы находимся в самом горлышке мешка. Слева — в пяти километрах, и справа, километрах десяти, — немцы. Полторы недели назад была поставлена задача перерезать железную дорогу Витебск — Орша», — таким докладом на пункте приёма пополнения 36-й стрелковой панцирной штурмовой курсантской бригады в конце 1943-го «небритый майор» поприветствовал выпускника таллинского пехотного училища (которое получило в годы Великой Отечественной тюменскую прописку) лейтенанта Георгия Бабкина. И тут же преподнёс новичку предновогодний подарок — назначение начальником штаба батальона, где предшественник Бабкина «в шесть утра прибыл, а в час дня уже убыл в госпиталь».
Старшина Горенцвит — «в миру — счетовод, а сейчас писарь штаба» ещё раз обрисовал лейтенанту обстановку: «Если спросите, почему я докладываю вам почти что на карачках, отвечу: под самым полом — вода. Сапёры объяснили, что мы воюем на витебских болотах. То есть зарываться нельзя — вода не позволяет. Подниматься в рост не позволяет немец. Такое, понимаете, положение: ни из дырки, ни в дырку, как говорят в нашей Одессе». Популярно, как ребёнку, объяснили старослужащие новому начальнику штаба, почему бригаду называют панцирной: «В стальном панцире, который предполагалось надевать на или под ватник, можно ходить в психические атаки. В обычном, стандартном бою, где приходится совершать броски, ползать, с таким панцирем не навоюешь».
Ну, а дальше… Дальше уже меченный огнём, получивший контузию, но не оставивший свой батальон лейтенант Бабкин получает всё то же задание: «Оседлать жэдэ». Батальонам 36-й бригады предстоит форсировать по тонкому льду речку с названием Лучеса, вскарабкаться на берег трёхметровой высоты и подавить огневые точки противника.
«Я представил себе, как солдаты войдут в это ледяное крошево по грудь и что они будут из себя представлять в мокрой одежде на морозе на другом берегу, и сказал: «Отставить форсирование!»
Невыполнение приказа вышестоящего командира! Про такое и в «фантастической» литературе о войне я раньше не читала! Осмелилась напомнить:
— Устав предписывает: приказы нельзя даже обсуждать! Положено отвечать: «Есть выполнить приказ!» И рука — под козырёк.
— Та операция, — объясняет фронтовик, — была абсолютно неподготовленной. И это понимал мозг, тот, что там, под козырьком. И это не скрывал возвратившийся из штаба бригады комбат Уфимцев, кавалер боевых орденов, прошагавший от Минска до Москвы и обратно: «Прошу у комбрига артполк. Дают батарею. А боекомплект с большим недобором. Прошу сапёров, а у них материалов нет. Обещают получасовую артподготовку, но они же лёд побьют… Думайте, командиры рот и взводные. И берегите солдат. Будьте для них ангелом-хранителем, а не убийцей».
Эти слова капитана Уфимцева, несмотря на панцирь, который надевали на случай психических атак, «пробили» сердце начальника штаба батальона. Вот он и скомандовал: «Отставить!»
— Георгий Сергеевич, но вы же понимали, чем лично вам грозит невыполнение приказа?
— Готовился к трибуналу. Единственным оправданием моему поступку было то, что я уберёг солдат. Уберёг во время операции, которая вскоре, ввиду тяжёлых потерь, была отменена. И… В общем, там, наверху, оставили моё поведение без последствий. Видимо, понимали, что расследование выявит очень грубые ошибки командования.
— Возможно ли было такое неподчинение приказу в битвах под Москвой, за Сталинград, на Курской дуге?
— Конечно — нет! Там приказы выполнялись любой ценой. Там было другое противостояние… Наши деды, отцы, старшие братья подготовили для тех, кто заступил на боевую вахту в конце 1943-го, победный путь. Мы не познали горечи отступлений, потери родной земли: от Витебска до Кенигсберга уцелевшая в боях часть нашей бригады, которая вошла в состав 63-й Краснознамённой, ордена Суворова Витебской дивизии, не сделала ни одного шага назад. Мы шли только вперёд! У абсолютных победителей, а я принадлежу именно к такому поколению, уже другая психология. Согласитесь: между их и нашей уверенностью в том, что «враг будет разбит, победа будет за нами!» — дистанция огромного размера.
— В вашей книге подчеркнула для себя такие строки: «В обстановке постоянной опасности люди не могли играть роли, сбрасывали с себя всё наносное, лживое, оставаясь в своём естественном состоянии и обличии». Отыскала и примеры, которые не принято «впускать» в литературу о Великой Отечественной… Трусливое поведение майора, прикрывшего газеткой голову во время бомбёжки… Советский самолёт, сбитый своими же… Подлость во время представления к наградам…
— На войне, как на войне. Я повторил в своей книге «отпечатки» моей памяти и те записи, что удалось сделать огрызком химического карандаша на обрывках газет, любой бумажонке, попавшейся под руку. Не все записи удалось «расшифровать». Но главное я и так помню… От первого лица могу свидетельствовать, например, о страхе. На самом деле это не страх, а инстинкт самосохранения. Бои на фронте — нормальная жизнь. В том смысле, что другой-то просто не дано.
— Ага, поставили перед Адамом Еву и сказали: «Выбирай любую!» (Вот пришло же в голову такое несуразное сравнение! Пытаюсь оправдать его использование тем, что даже в этой ситуации невыбора есть варианты поведения). Вот зачем вы, — обращаюсь к собеседнику, — вызвались идти, к примеру, на выполнение задания в марте 1944-го — сразу после своего назначения командиром разведроты? Ведь имели полное право, что называется, отсидеться где-нибудь поодаль, в кустах? И начальник штаба дивизии полковник Юрьев предупреждал вас: «Держи дистанцию! Разведчики — особый народец. Не вздумай, лейтенант, заигрывать с ними. С этой публикой нельзя быть добрым или злым. По достоинству они ценят только справедливость»…
— Ради этой справедливости и вызвался. Честно признался бывалым, прожженным, ушлым бойцам в том, что я, их настоящий командир, раньше никогда не ходил в разведку… Я должен был узнать себе цену, чтобы этот непростой народец поверил в меня, доверился мне.
…Полковник Юрьев выполнение каждого задания оценивал по пятибалльной системе. Может, потому что понимал: в основном имеет дело со вчерашними школьниками, скороспелыми лейтенантами, поспешившими на смену своим отцам, погибшим в самых кровопролитных отступательно-наступательных боях первых лет войны. Лейтенанту Бабкину его новое назначение он объяснил так: «Нет у тебя никаких заслуг. Был бы у меня с десяток толковых офицеров в резерве, ты, может быть, и не потребовался». Воспоминания, оставленные Георгием Сергеевичем в книге «Психология переднего края…», подтверждают, что этот начальник штаба обращал внимание не только «на чистописание» выполненного задания, но и на климат взаимоотношений командира с подчинёнными.
«Сегодня ты — двоечник, — объявил Бабкину хриплый бас полковника после первого задания. Но не безнадёжный…» Не было вины командира разведроты в том, что спину «языка», захваченного с таким трудом, прошили осколки, когда «до заветной траншеи разведчиков оставался десяток шагов». Этому эпизоду, который «неприятно вспоминать», Георгий Сергеевич отводит целую страницу в своей книге. И так, между строчек, сообщает о том, что на его погонах появилась третья звёздочка, а на гимнастёрке — ордена. Первый из которых — орден Красной Звезды — за участие в операции под названием «Багратион» — той, что привела советские войска к полному освобождению родной земли от вражеских оккупантов.
Последним днём войны стала для капитана дата 12 апреля 1945-го. Когда хирург медсанбата преподнёс Георгию Бабкину на блюдечке пять осколков — «бесформенных кусочков металла с рваными краями», которые изурочили его руку и прошли в миллиметре от шейной артерии. Они предназначались не ему, а комдиву Ласкину, адъютантом у которого был капитан Бабкин. Георгий Победоносец заслонил собой тогда генерала от пуль.
Навстречу ветру и свету
Из двух вариантов ответа на мой вопрос: «Судьба испытывала вас или щадила?» — Георгий Сергеевич выбрал свой: «Считаю себя вполне счастливым человеком: работал и продолжаю трудиться плечом к плечу с высокопорядочными людьми, профессионалами своего дела. Я — счастливый муж! Женился на своей Валентине Семёновне в 1954-м, мы ни разу не поссорились. Горжусь дочерью — Ириной Фомичёвой — доктором педагогических наук, профессором, радуюсь успехам внуков, правнука. В общем, всё сложилось как надо. Единственное, что не удалось, так это осуществить свою мечту стать лётчиком: ранения не позволили».
Методом тыка в афишную тумбу, которая зазывала будущих абитуриентов в вузы, Георгий Бабкин угодил в студенты Свердловского института иностранных языков. Английским к тому времени он владел уже неплохо. Освоил его за полтора месяца, когда работал в составе аппарата советской миссии в Японии (этот аппарат возглавлял генерал Деревянко, подписавший в 1945-м акт о капитуляции Японии). Помогли тесты кадровых переводчиков «в форме офицеров Военно-морских сил». Их первое задание было таким: «Выучи полсотни английских слов визуально. Без произношения. Как их читать — поговорим завтра». Задание было явно рассчитано на умение разведчика подмечать и запоминать любую мелочь. Натренированная зрительная память не подвела.
На этом языке капитан Джи Би (так называли Георгия Сергеевича в Японии) разговаривал с майором штаба американских войск на Тихом океане, профессором психологии Маккормиком, который однажды пригласил его посмотреть на Хиросиму, поверженную в пепел ядерным ударом его соотечественников. Бомбы были сброшены уже тогда, когда правительство США было в курсе намерения японцев о капитуляции. Увиденное заставило признаться Маккормика в том, что он не понимает, почему на скамью международного трибунала не посажен человек или даже группа лиц, «который или которые отдавали приказ на сброс атомной бомбы без всякого основания на это?» «Почему вы, всемогущие краснозадые, со своим усатым Джо, не заставите нашего Трумэна устроить этот суд? А может быть, судить надо Трумэна?»
Не могу отказать себе в удовольствии — цитирую уже переведённый на русский язык ответ нашего Джи Би, который продемонстрировал тогда профессору психологии тонкости знания английского сленга: «Интересная получается картина! Вы (недоноски) сбросили свою (дурацкую) бомбу, вы избрали (подонка) президента, который приказал это (гнусное дело) сделать, а виноваты мы, «редз», потому что не вмешиваемся в ваши (идиотские) внутренние дела, а ваша (вшивая) демократия в восторге от этого злодейства». Ещё и ещё раз перечитываю этот ответ… Нахожу в нём оценку политики, которую проводит нынешний президент США.
...Пропуская многие факты из биографии Георгия Сергеевича, подчеркну лишь то, что он стоял у истоков создания в Тюменском пединституте факультета иностранных языков, а позже, уже в университете, — факультета романо-германской филологии. В качестве переводчика сопровождал делегации наших специалистов в заграничных командировках. Студенты прошлых лет вспоминают, что многие лекции декана Бабкина заканчивались восторженными аплодисментами слушателей.
Аплодисменты в честь Георгия Сергеевича прозвучат и в день юбилея — от коллег, знакомых, родных. А сам он не желает признавать свои 90. Говорит, что обожает утренние пробежки. Когда бежишь наперегонки с ветром. Или наперекор ему.
"Тюменские известия"
