Родилась я в 1947 году 30-го мая. Не знаю только, утром или ночью.
Где-то уже под утро, вспоминала мама, она поняла, что, наконец-то, пришло ей время рожать меня. Всё дело в том, что - то ли мама ошибалась в расчётах, то ли врачи - но засиделась я в утробе чуть ли не на целых одиннадцать месяцев. Время шло, а меня всё не было. И вот однажды ночью уставшая ждать мама поняла, что – пора! И она сказала папе, чтобы он пошёл за транспортом в виде хотя бы телеги, желательно с лошадью. Ничего другого в ночной Тюмени тех лет найти было невозможно.
Папа помчался за транспортом. А мама пошла своим ходом к родильному дому и дошла туда раньше папы.
Папа мой, найдя, наконец-то, телегу, кинулся сначала, конечно, домой. Он-то ведь не предполагал, какая мама моя героическая женщина. Такой самостоятельной её сделала война, вдовство, и сиротство…
Ну вот, он прискакивает к дому, а мамы нет. Он скачет во все стороны, выискивая её глазами, а её нет. Он, потеряв последнюю надежду отыскать её, гонит к родильному дому, а там ему говорят, что родилась я.
Он даже расстроился ото всего сразу, почувствовав себя во всех смыслах недотёпой: и мама без его помощи справилась, и я родилась не Васей, как он надеялся - его отца звали Васей. Родители потом назовут меня, как его маму, Серафимой. Но сначала они зверски поссорятся. А потом помирятся, когда папа принесёт в роддом два букета: сирень – маме и незабудки – мне. И с тех пор у нас дома всегда были мир и любовь, а в мой день рождения - сирень и незабудки. Правда, иногда весна бывала поздней, и тогда только черёмуха отрабатывала весь флористический репертуар моего праздника. У меня даже есть фотография с одной такой поздней весны, когда мне было лет семь…
А ещё у меня был старший брат – мой первый учитель и наставник, мой строгий, совершенно бескомпромиссный судья.
Я тогда даже и не думала, что всё это на самом деле и было счастьем.
Ну, так вот, родилась, значит, я и первую половину жизни совершенно безуспешно пыталась строить себя и свой мир своими же руками. Научилась читать в четыре года, тогда же в первый раз влюбилась и сочинила первое стихотворение: «Вот он придёт большой, как шкаф, // И задушИт меня любовью».
Позднее, когда сформировалась любовь к отечеству, я стала писать гражданственную лирику, в которой нельзя не заметить профессионального клейма художника слова: почти все мои стихи в те годы начинались, как и первое, словом «вот»:
«Вот он стоит, прекрасный, коренастый,
Стоит с протянутой рукой ─
Ах, Ленин, Ленин! Ну, зачем ты умер?!
Зачем мы потеряли наш покой?»
Размышляя сегодня о том, что спасло меня, такую любвеобильную и такую неутомимо деятельную, от неминуемого падения в пучину разврата и разочарований, и ничего, кроме сил свыше, не нахожу.
Когда стало ясно, что все мои усилия - выстроить из собственной судьбы Вавилонскую башню - обречены на неудачу, я опустила поводья и всецело доверилась течению событий. К той поре мой литературный вкус утончился, я приучилась спускать бумагу со всем отпечатавшимся на ней наболевшим и бьющим через край - в картонные коробки, а потом, когда в памяти всё уже окончательно остывало и даже зарастало густой травой, бумага вместе с чувствами и коробкой перекочёвывала в помойный бак. Перечитывая иногда на холодную голову про свой миновавший пожар, я привыкала не шарахаться от себя - чужой и даже с определённым интересом наблюдала со стороны, как эта незнакомая-«я» то умнеет, то тупеет… Так миновала вторая половина моей жизни, которая не в пример удалась мне даже лучше, чем первая.
Вот тут-то и началась третья половина жизни, и вовсе уже непредсказуемая. Если бы однажды Ю.Л. Мандрика не напечатал бы в своём «Лукиче» мою «Осень» (лирическую поминальную о собаке по кличке «Гоша»), сегодня бы не только не было написано мною о собаках ничего, но и собак у меня сейчас не было бы. А всё потому, что в повести о Гоше я с душевной теплотой воспела проводившую моего пса в последний путь красавицу-ветеринаршу Любашу Лимонову, и след её удивлённой благодарности повязал моё осиротевшее после смерти собаки сердце с родившимся на Светлой неделе щенком чёрного малого пуделя Шандора (Шани). А у пуделей, как выяснилось, есть одна замечательная особенность: устроится один, и ─ как у абитуриентов из далёкой высокогорной деревни ─ вся родня …устроится.
С той поры минуло ещё полтора десятка лет.
У меня есть друзья, четверо из которых знают меня уже 60 лет, а ещё двое – и того дольше! Я люблю свою профессию и свою работу, своих учителей и своих учеников. А ещё я люблю цветы, деревья, собак, кошек… Люблю и знаю, что без всего этого меня просто и не было бы.
Не защитила бы в 1977 г. в Тюменском государственном университете дипломную работу о поэтике О.Э. Мандельштама.
Не отучилась бы в аспирантуре Ивановского госуниверситета, не защитила бы в городе Горьком (где ещё томился в то время А.Д. Сахаров) кандидатскую диссертацию о текстологии и проблемах интерпретации прозы Л.М. Леонова в 1986 г.
Не работала бы с 1978 г. на кафедре русской литературы ТюмГУ, не вела бы курсов по истории отечественной литературы (русской и советской классике, зарубежью и андеграунду). Не воспитывала бы студентов и не писала бы трудов в жанрах научных, публицистических и художественных…