Один из основоположников тюменской школы расходометрии, кандидат технических и доктор экономических наук
Он не открыл месторождений, но побывал практически на всех нефтепромыслах Югры. Отдав более полувека любимому делу, продолжает заниматься проблемами учета нефти и газа. Его имя давно стало для коллег синонимом профессионализма и порядочности. «Скептик с искоркой в глазах», «маршал российской расходометрии» — вот лишь некоторые эпитеты, которыми наградила его пресса.

— Вы родились в первый год Великой Отечественной. Что запомнилось из военных и послевоенных лет?

— Хорошо помню конец 46-го, когда отец вернулся с войны. Меня забрали из детского сада, потащили куда-то — «Папа пришел!». Смотрю — какой-то чужой мужчина, кричу: «Это не мой папа! Мой вон там, на фотографии!». А фото было 20-х годов...

Отца забрали на фронт сразу после моего рождения. В начале 42-го забросили на оборону Северного Кавказа. После контузии он три месяца провалялся в госпитале в Тбилиси, затем попал в армию, которая шла по северу Крымского полуострова. Освобождал шахтерские города, дошел до границы с Венгрией, при первом штурме Будапешта в октябре 1944 года получил тяжелое ранение, чудом выжил. И почти до апреля 45-го — по госпиталям в Венгрии, Болгарии, Румынии. Свою часть догнал в Австрии, там и закончил войну. И был назначен комендантом города Эрнстбрунн. До войны ведь отец и с бандитизмом боролся, и партийной работой занимался.

Ему, кстати, дату рождения установили на медкомиссии при поступлении в школу НКВД — он был из беженцев времен турецкой резни (1914-1915 годы), как и мама. Она выросла в Тбилиси в детдоме, а датой рождения стал день, когда ее вытащили из реки — как потом удалось выяснить, бросили туда примерно в пятимесячном возрасте. Своего настоящего имени армянская девочка так и не узнала, назвали ее Марией Ивановной...

В рабочем поселке под Баку, где мы жили, были перемешаны практически все национальности. И было какое-то всеобщее сочувствие, доброта. Помню, в школе один из мальчишек обидное слово девочке сказал — так на него весь класс ополчился, да и родители тоже: ты что, с ума сошел? У них папа погиб, им помогать надо... Время было голодное, и если у кого-то что-то случалось — собирались все кто мог, несли кто стакан сахара, кто мыло, в совете и помощи никогда не отказывали. Эта доброта была, наверное, порождением той дикой войны.

Конечно, не все были идеальными. Многие пришли с фронта с надорванной психикой, глушили боль пьянством. Но к ним относились снисходительно...

— Родители после войны трудились в нефтянке?

— Отец недолго проработал в райисполкоме, а потом был начальником цеха по изготовлению растворов для бурения. А мама до войны работала телеграфисткой на почте, а затем — трое детей на руках, надо же кормить — устроилась в магазин, чтобы иметь возможность быстрее отоваривать карточки, они были вплоть до 47-го года. Потом поступила в контору бурения, отпускала со склада кабели и другую электротехническую продукцию.

— Ваш выбор профессии был осознанным?

— После седьмого класса я пытался поступить в мореходное училище, но не прошел медкомиссию — зрение помешало. И ударился в радиотехнику. Папа моего друга, главный инженер машиностроительного завода, сказал как-то: чего ерундой всякой занимаетесь, делайте лучше детекторные приемники, я вас научу. Мы искали на свалках всякие деталюшки от старой техники. А рядом с поселком — два грязевых вулкана, так называемые Бакинские Уши, они изредка извергались, там мы собирали минералы с кристалликами меди... В общем, увлекся.

Но попасть в институт сразу после школы не удалось — конкурс был сумасшедший. Стал работать учеником токаря и поступил в вечерний техникум на электротехнический факультет. Через полтора года пришлось менять работу на профильную, ушел в ученики электромонтера. Техникум окончил с красным дипломом, что позволило легко поступить в институт по специальности «Информационно-измерительная техника». Учился в Баку на дневном отделении и продолжал работать электромонтером в конторе бурения в своем поселке.

— Кроме учебы и работы на что еще хватало сил?

— На многое, в том числе спорт. Я был одним из тех, кто представлял район на спартакиадах, причем сразу в нескольких видах спорта — футбол, настольный теннис, бег на средние дистанции...

Еще в школе начал ходить в горы — дней на 10, с палатками, кострами и прочими прелестями полевой жизни. Потом занимался альпинизмом, самая большая моя высота — 4 150 метров, причем зимой. Ну и книжки, конечно. Где бы ни был — обязательно забегаешь в книжный магазин и что-нибудь вылавливаешь. Музыку слушали, в филармонию и театры ходили. Как сейчас бы сказали, «западло» было не знать классику и не участвовать в обсуждениях.

Позже, когда было много командировок в Москву, ходил на вечера поэзии. Попросил как-то автограф у Андрея Вознесенского — тот послал подальше, видимо, испортил ему кто-то настроение до меня. А вот Роберт Рождественский расспросил, кто я и откуда, расписался на программке...

— Как вы оказались в Тюмени?

— Все институтские годы я работал в студенческом научном обществе. Специализировался сначала на геофизике, ездил даже на испытания аппаратуры на сверхглубокой — до 7 километров — скважине. Хорошо учился, выступал на конференциях. Получил свободное распределение. Завкафедрой обещал оставить в аспирантуре — не вышло. Ну не был я представителем титульной национальности. Предложили работу с зарплатой в 75 рублей, да еще и мотаться за 30 километров. А я во время учебы зарабатывал по 200 рублей. Ну и решил, что это не по мне. Тем временем несколько ребят с курса оказались по распределению в Тюмени. Я и написал директору Гипротюменнефтегаза письмо, а через несколько недель получил приглашение.

Так я во второй раз оказался в Тюмени.

— А когда же в первый?

— Ровно 50 лет назад. В начале октября 1964 года возвращался с Целины — 12 человек из нашего студотряда задержались тогда, чтобы доделать незаконченные объекты. Поездом доехали до Кургана, оттуда машиной до Тюмени и 5 часов бродили по вокзалу и его окрестностям. Дошли по Первомайской до центра, полюбовались городом. Стояло бабье лето — тепло, сухо, девочки в модной одежде ходят. Магазины битком набиты продуктами, чего в Баку тогда не было. Понравилось.

Во второй приезд, весной 1967-го, конечно, ахнул. Пошли дожди, город оказался грязным, автобус ехал на прицепе у трактора — это надо было видеть...

Но остался, несмотря на неудобства, потому что была интересная работа. Меня почему-то решили взять в лабораторию наклонно-направленного бурения. Год занимался так называемой отработкой долот — на буровых нужно было отследить и описать, как при разных режимах на разных глубинах работают разные типы долот. По 6-7 месяцев в году в командировках, объездил весь Ханты-Мансийский округ — Урай, Нефтеюганск, Сургут....

Через год перевели меня в лабораторию, которая занималась информационно-измерительными системами. И опять — науки мало, а испытаний много, и тоже по 8 месяцев в году на буровых.

Спустя полтора года в другом подразделении занялся опять-таки испытаниями, на этот раз чужих расходомеров. Ну а потом совместно с коллегами из Москвы приступили к разработке и испытаниям собственных шариковых расходомеров для воды. Получили первые патенты — и пошло-поехало.

— И сколько на вашем счету патентов?

— Больше сотни. Процентов двадцать связаны с геофизическим приборостроением, около десяти — с бурением, еще столько же посвящены методическим проблемам измерения. Остальное — расходомеры.

— Какое из изобретений считаете самым значимым?

— Шариковый расходомер с повышенным ресурсом работы, который мы сделали вместе с Ильей Винштейном и Виктором Ройзрахом в 1986 году. Он предназначался для систем поддержания пластового давления, но максимум внедрения получил в атомной энергетике.

­Конструкторская работа для вас была гораздо интереснее, чем руководящая. Тем не менее много лет занимали директорское кресло...

— Никогда не страдал карьеризмом и не гнался за славой. Но так вышло, что простого научного сотрудника сделали завсектором. Когда отдел перевели из института на завод «Электрон», назначили главным конструктором, и мои бывшие начальники вдруг оказались подчиненными. Дискомфорт? Конечно. Некоторые так и не смирились, ушли.

Потом, не спрашивая, назначили главным инженером завода. Вызвали в министерство — сделали главным инженером НПО. Перевели замом гендиректора по науке. Проходит еще год — заболел руководитель, и из всего сонма замов меня назначают и. о. Когда всё начало разваливаться и конструкторское бюро ушло на аренду — избрали из трех кандидатур...

— Наверное, от чего-то можно было и отказаться?

— В советские годы разговор был короткий: не хочешь — где красная книжечка? Бог с ним, с партбилетом, но отстранили бы от интересной работы. Подобный жест мне простили только один раз, в армии. В 1970-72 годах служил в войсках ПВО, командовал взводом связи в радиолокационной роте, многие мои рацпредложения внедрялись. Когда пришло время увольняться в запас, долго убеждали, что нужно остаться. Говорю — нет, и хоть сейчас сдам эту красную книжку. Командир полка тогда хорошо объяснил, что этим манкировать нельзя.

— Не возникало ощущения, что из-за руководящих постов не в полной мере реализовали свой научный и конструкторский потенциал?

— Еще как возникало. Тоска есть до сих пор. Потому что как электронщик я остановился в своем развитии где-то на уровне начала 90-х. Когда-то у меня все телевизоры и приемники стояли с открытыми задними стенками — постоянно копался, что-то улучшал... Сейчас возвращаться к этому бессмысленно, всё другое.

— Вы кандидат технических наук, а докторскую защищали по экономике...

— Так получилось, что кандидатская диссертация была посвящена геофизике, а докторская — развитию нефтесервисного предприятия. Она сугубо практическая. К началу двухтысячных из «Сибнефтеавтоматики» мы сделали конфетку: продукция постоянно обновлялась и совершенствовалась, сформировалась система управления качеством. Для повышения производительности нужно было заниматься ERP-системами (англ. Enterprise Resource Planning, планирование ресурсов предприятия). И дата защиты диссертации почти совпала с датой подписания акта о внедрении на предприятии интегрированной ERP-системы.

— Есть ли у вас ученики, которыми гордитесь? И кого из своих учителей вспоминаете чаще других?

— Есть десятка полтора тех, кто пришел студентом на практику, остался, проработал много лет. Гонял их когда-то по принципу «делай как я, не знаешь — спроси, подскажу». Сейчас им уже за 50.

Многие учились на наших книжках, и мне приятно, когда говорят, что лучшего учебника по метрологии для нефтяной промышленности не нашли.

Сам я больше всего, наверное, обязан школьным учителям. Преподавала у нас семейная пара: он — географию и историю, она — физику и математику. Один научил любви к своему краю и его истории, другая заставила заниматься физикой и математикой. Она просто обнаружила, что если спросить, есть ли другой вариант решения задачи, Абрамов быстро его найдет — в расчете на то, что получит еще одну пятерку и можно потом неделю ничего не делать (улыбается). Этот поиск вариантов так на всю жизнь и остался.

Рабочие, которые еще мальчишками в войну пришли к станку, научили честности в работе. Никогда не пытайся нарезать резьбу тупым резцом — замучаешься исправлять, калибр все равно выявит. Сегодня сдал трубу с несовершенной резьбой — завтра это приведет к тяжелым последствиям. Такой же подход был у электриков. Ну и поддержание порядка на рабочем месте.

В студенческом научном обществе руководители по 15 раз заставляли переделывать доклады, формулировать коротко и ясно. Когда в Тюмени начал писать научные статьи — старшие соавторы тоже заставляли переписывать.

— Научились с первого раза всё делать как надо?

— Научился другому: написал — отложи в сторону, через некоторое время прочитай и осмысли. Секретари, которые со мной работали, знали об этом и обычно спрашивали, сколько еще вариантов будет...

— Наверняка вам предлагали работу в других городах и даже странах. Почему не уехали?

— Первое приглашение было накануне армии, в 1970 году, от уфимцев. Даже от военкомата предлагали «отбить». Отказался. Потому что, несмотря на все природные «неудобства», мне было здесь комфортно. Интересная работа, интересные люди, интересная жизнь. Позже звали в Казань, в ту же Уфу, из Венгрии было предложение. Но не для меня это.

— Не пожалели?

— А чего жалеть? Делай что считаешь нужным — и будь что будет. Мне и сейчас здесь комфортно.

— О чем мечтаете? Может быть, о домике у моря...

— Да ни о чем... Дел много. Есть незавершенные работы, связанные с методическими вопросами. Очень много времени отнимает участие в разработке новых ГОСТов измерения количества добываемых нефти и газа. Ну и читаю, читаю...

А на море мы с женой пару раз в год ездим, нам хватает.

Текст: Ирина Аббасова. Фото: архив Г.Абрамова.

Интересное в рубрике:

Его опыт эксперта в судебной медицине может лечь в основу увлекательного детектива. Или романа, полного романтики и приключений....

Он и не знает, что любители фотографии называют его «певцом Севера». Его главная любовь — Се...
Банальные вопросы, вроде «как незнакомый человек реагирует, что вы играете роль веселого поросенка, а не Гамлета»...
За столько лет я сжился с постоянным чувством ответственности за служение, которое поручила мне церковь
Стиль своих работ Евгений Корнильцев определяет, как «загадочный реализм». Его рождественская серия картин «Пятое...

Ее работа похожа на работу часовщика, который отлаживает тонкий механизм целого театрального коллектива. С одной стороны,...

Англичане говорят: у занятых людей всегда найдётся время. Юрий Шафраник за один день в Тюмени прочел две лекции в&n...
Она изучает традиции народов, населяющих Тюменскую область, собирает заговоры и колыбельные песни. При этом демонстрирует под...