— Вы родились в первый год Великой Отечественной. Что запомнилось из военных и послевоенных лет?
— Хорошо помню конец 46-го, когда отец вернулся с войны. Меня забрали из детского сада, потащили куда-то — «Папа пришел!». Смотрю — какой-то чужой мужчина, кричу: «Это не мой папа! Мой вон там, на фотографии!». А фото было 20-х годов...
Отца забрали на фронт сразу после моего рождения. В начале 42-го забросили на оборону Северного Кавказа. После контузии он три месяца провалялся в госпитале в Тбилиси, затем попал в армию, которая шла по северу Крымского полуострова. Освобождал шахтерские города, дошел до границы с Венгрией, при первом штурме Будапешта в октябре 1944 года получил тяжелое ранение, чудом выжил. И почти до апреля 45-го — по госпиталям в Венгрии, Болгарии, Румынии. Свою часть догнал в Австрии, там и закончил войну. И был назначен комендантом города Эрнстбрунн. До войны ведь отец и с бандитизмом боролся, и партийной работой занимался.
Ему, кстати, дату рождения установили на медкомиссии при поступлении в школу НКВД — он был из беженцев времен турецкой резни (1914-1915 годы), как и мама. Она выросла в Тбилиси в детдоме, а датой рождения стал день, когда ее вытащили из реки — как потом удалось выяснить, бросили туда примерно в пятимесячном возрасте. Своего настоящего имени армянская девочка так и не узнала, назвали ее Марией Ивановной...
В рабочем поселке под Баку, где мы жили, были перемешаны практически все национальности. И было какое-то всеобщее сочувствие, доброта. Помню, в школе один из мальчишек обидное слово девочке сказал — так на него весь класс ополчился, да и родители тоже: ты что, с ума сошел? У них папа погиб, им помогать надо... Время было голодное, и если у кого-то что-то случалось — собирались все кто мог, несли кто стакан сахара, кто мыло, в совете и помощи никогда не отказывали. Эта доброта была, наверное, порождением той дикой войны.
Конечно, не все были идеальными. Многие пришли с фронта с надорванной психикой, глушили боль пьянством. Но к ним относились снисходительно...
— Родители после войны трудились в нефтянке?
— Отец недолго проработал в райисполкоме, а потом был начальником цеха по изготовлению растворов для бурения. А мама до войны работала телеграфисткой на почте, а затем — трое детей на руках, надо же кормить — устроилась в магазин, чтобы иметь возможность быстрее отоваривать карточки, они были вплоть до 47-го года. Потом поступила в контору бурения, отпускала со склада кабели и другую электротехническую продукцию.
— Ваш выбор профессии был осознанным?
— После седьмого класса я пытался поступить в мореходное училище, но не прошел медкомиссию — зрение помешало. И ударился в радиотехнику. Папа моего друга, главный инженер машиностроительного завода, сказал как-то: чего ерундой всякой занимаетесь, делайте лучше детекторные приемники, я вас научу. Мы искали на свалках всякие деталюшки от старой техники. А рядом с поселком — два грязевых вулкана, так называемые Бакинские Уши, они изредка извергались, там мы собирали минералы с кристалликами меди... В общем, увлекся.
Но попасть в институт сразу после школы не удалось — конкурс был сумасшедший. Стал работать учеником токаря и поступил в вечерний техникум на электротехнический факультет. Через полтора года пришлось менять работу на профильную, ушел в ученики электромонтера. Техникум окончил с красным дипломом, что позволило легко поступить в институт по специальности «Информационно-измерительная техника». Учился в Баку на дневном отделении и продолжал работать электромонтером в конторе бурения в своем поселке.
— Кроме учебы и работы на что еще хватало сил?
— На многое, в том числе спорт. Я был одним из тех, кто представлял район на спартакиадах, причем сразу в нескольких видах спорта — футбол, настольный теннис, бег на средние дистанции...
Еще в школе начал ходить в горы — дней на 10, с палатками, кострами и прочими прелестями полевой жизни. Потом занимался альпинизмом, самая большая моя высота — 4 150 метров, причем зимой. Ну и книжки, конечно. Где бы ни был — обязательно забегаешь в книжный магазин и что-нибудь вылавливаешь. Музыку слушали, в филармонию и театры ходили. Как сейчас бы сказали, «западло» было не знать классику и не участвовать в обсуждениях.
Позже, когда было много командировок в Москву, ходил на вечера поэзии. Попросил как-то автограф у Андрея Вознесенского — тот послал подальше, видимо, испортил ему кто-то настроение до меня. А вот Роберт Рождественский расспросил, кто я и откуда, расписался на программке...
— Как вы оказались в Тюмени?
— Все институтские годы я работал в студенческом научном обществе. Специализировался сначала на геофизике, ездил даже на испытания аппаратуры на сверхглубокой — до 7 километров — скважине. Хорошо учился, выступал на конференциях. Получил свободное распределение. Завкафедрой обещал оставить в аспирантуре — не вышло. Ну не был я представителем титульной национальности. Предложили работу с зарплатой в 75 рублей, да еще и мотаться за 30 километров. А я во время учебы зарабатывал по 200 рублей. Ну и решил, что это не по мне. Тем временем несколько ребят с курса оказались по распределению в Тюмени. Я и написал директору Гипротюменнефтегаза письмо, а через несколько недель получил приглашение.
Так я во второй раз оказался в Тюмени.
— А когда же в первый?
— Ровно 50 лет назад. В начале октября 1964 года возвращался с Целины — 12 человек из нашего студотряда задержались тогда, чтобы доделать незаконченные объекты. Поездом доехали до Кургана, оттуда машиной до Тюмени и 5 часов бродили по вокзалу и его окрестностям. Дошли по Первомайской до центра, полюбовались городом. Стояло бабье лето — тепло, сухо, девочки в модной одежде ходят. Магазины битком набиты продуктами, чего в Баку тогда не было. Понравилось.
Во второй приезд, весной 1967-го, конечно, ахнул. Пошли дожди, город оказался грязным, автобус ехал на прицепе у трактора — это надо было видеть...
Но остался, несмотря на неудобства, потому что была интересная работа. Меня почему-то решили взять в лабораторию наклонно-направленного бурения. Год занимался так называемой отработкой долот — на буровых нужно было отследить и описать, как при разных режимах на разных глубинах работают разные типы долот. По 6-7 месяцев в году в командировках, объездил весь Ханты-Мансийский округ — Урай, Нефтеюганск, Сургут....
Через год перевели меня в лабораторию, которая занималась информационно-измерительными системами. И опять — науки мало, а испытаний много, и тоже по 8 месяцев в году на буровых.
Спустя полтора года в другом подразделении занялся опять-таки испытаниями, на этот раз чужих расходомеров. Ну а потом совместно с коллегами из Москвы приступили к разработке и испытаниям собственных шариковых расходомеров для воды. Получили первые патенты — и пошло-поехало.
— И сколько на вашем счету патентов?
— Больше сотни. Процентов двадцать связаны с геофизическим приборостроением, около десяти — с бурением, еще столько же посвящены методическим проблемам измерения. Остальное — расходомеры.
— Какое из изобретений считаете самым значимым?
— Шариковый расходомер с повышенным ресурсом работы, который мы сделали вместе с Ильей Винштейном и Виктором Ройзрахом в 1986 году. Он предназначался для систем поддержания пластового давления, но максимум внедрения получил в атомной энергетике.
— Конструкторская работа для вас была гораздо интереснее, чем руководящая. Тем не менее много лет занимали директорское кресло...
— Никогда не страдал карьеризмом и не гнался за славой. Но так вышло, что простого научного сотрудника сделали завсектором. Когда отдел перевели из института на завод «Электрон», назначили главным конструктором, и мои бывшие начальники вдруг оказались подчиненными. Дискомфорт? Конечно. Некоторые так и не смирились, ушли.
Потом, не спрашивая, назначили главным инженером завода. Вызвали в министерство — сделали главным инженером НПО. Перевели замом гендиректора по науке. Проходит еще год — заболел руководитель, и из всего сонма замов меня назначают и. о. Когда всё начало разваливаться и конструкторское бюро ушло на аренду — избрали из трех кандидатур...
— Наверное, от чего-то можно было и отказаться?
— В советские годы разговор был короткий: не хочешь — где красная книжечка? Бог с ним, с партбилетом, но отстранили бы от интересной работы. Подобный жест мне простили только один раз, в армии. В 1970-72 годах служил в войсках ПВО, командовал взводом связи в радиолокационной роте, многие мои рацпредложения внедрялись. Когда пришло время увольняться в запас, долго убеждали, что нужно остаться. Говорю — нет, и хоть сейчас сдам эту красную книжку. Командир полка тогда хорошо объяснил, что этим манкировать нельзя.
— Не возникало ощущения, что из-за руководящих постов не в полной мере реализовали свой научный и конструкторский потенциал?
— Еще как возникало. Тоска есть до сих пор. Потому что как электронщик я остановился в своем развитии где-то на уровне начала 90-х. Когда-то у меня все телевизоры и приемники стояли с открытыми задними стенками — постоянно копался, что-то улучшал... Сейчас возвращаться к этому бессмысленно, всё другое.
— Вы кандидат технических наук, а докторскую защищали по экономике...
— Так получилось, что кандидатская диссертация была посвящена геофизике, а докторская — развитию нефтесервисного предприятия. Она сугубо практическая. К началу двухтысячных из «Сибнефтеавтоматики» мы сделали конфетку: продукция постоянно обновлялась и совершенствовалась, сформировалась система управления качеством. Для повышения производительности нужно было заниматься ERP-системами (англ. Enterprise Resource Planning, планирование ресурсов предприятия). И дата защиты диссертации почти совпала с датой подписания акта о внедрении на предприятии интегрированной ERP-системы.
— Есть ли у вас ученики, которыми гордитесь? И кого из своих учителей вспоминаете чаще других?
— Есть десятка полтора тех, кто пришел студентом на практику, остался, проработал много лет. Гонял их когда-то по принципу «делай как я, не знаешь — спроси, подскажу». Сейчас им уже за 50.
Многие учились на наших книжках, и мне приятно, когда говорят, что лучшего учебника по метрологии для нефтяной промышленности не нашли.
Сам я больше всего, наверное, обязан школьным учителям. Преподавала у нас семейная пара: он — географию и историю, она — физику и математику. Один научил любви к своему краю и его истории, другая заставила заниматься физикой и математикой. Она просто обнаружила, что если спросить, есть ли другой вариант решения задачи, Абрамов быстро его найдет — в расчете на то, что получит еще одну пятерку и можно потом неделю ничего не делать (улыбается). Этот поиск вариантов так на всю жизнь и остался.
Рабочие, которые еще мальчишками в войну пришли к станку, научили честности в работе. Никогда не пытайся нарезать резьбу тупым резцом — замучаешься исправлять, калибр все равно выявит. Сегодня сдал трубу с несовершенной резьбой — завтра это приведет к тяжелым последствиям. Такой же подход был у электриков. Ну и поддержание порядка на рабочем месте.
В студенческом научном обществе руководители по 15 раз заставляли переделывать доклады, формулировать коротко и ясно. Когда в Тюмени начал писать научные статьи — старшие соавторы тоже заставляли переписывать.
— Научились с первого раза всё делать как надо?
— Научился другому: написал — отложи в сторону, через некоторое время прочитай и осмысли. Секретари, которые со мной работали, знали об этом и обычно спрашивали, сколько еще вариантов будет...
— Наверняка вам предлагали работу в других городах и даже странах. Почему не уехали?
— Первое приглашение было накануне армии, в 1970 году, от уфимцев. Даже от военкомата предлагали «отбить». Отказался. Потому что, несмотря на все природные «неудобства», мне было здесь комфортно. Интересная работа, интересные люди, интересная жизнь. Позже звали в Казань, в ту же Уфу, из Венгрии было предложение. Но не для меня это.
— Не пожалели?
— А чего жалеть? Делай что считаешь нужным — и будь что будет. Мне и сейчас здесь комфортно.
— О чем мечтаете? Может быть, о домике у моря...
— Да ни о чем... Дел много. Есть незавершенные работы, связанные с методическими вопросами. Очень много времени отнимает участие в разработке новых ГОСТов измерения количества добываемых нефти и газа. Ну и читаю, читаю...
А на море мы с женой пару раз в год ездим, нам хватает.
Текст: Ирина Аббасова. Фото: архив Г.Абрамова.
Его опыт эксперта в судебной медицине может лечь в основу увлекательного детектива. Или романа, полного романтики и приключений....
Ее работа похожа на работу часовщика, который отлаживает тонкий механизм целого театрального коллектива. С одной стороны,...